Для выживающих тело всегда превыше души.
По сути, есть два способа пребывания на белом свете: жить и выживать. Первый в своём многообразии бесконечен. Второй всегда в лоб: вот хлеб, вот каша, жри и не-это-самое.
Мы влетаем в режим выживания, когда других опций не остаётся. Входной билет - экзистенциальный ужас. Бомбёжки, эвакуация, ночные аресты - всё, что выключает сложную человечность, оставляя лишь борьбу за биологическое существование. И хорошо, если за своё. Самое страшное - пытаться отбить у смерти детей, зная, что на тебе самом крест уже поставлен.
Войти в этот режим можно за секунду; для выхода и целой жизни мало. Если очень повезёт, что-то подразморозится в глубинах и недрах, но до первого флэшбека, после чего биология опять возьмёт верх над психологией.
Скажу чрезвычайно умную вещь: режим выживания помогает выжить. Он оставляет лишь необходимые функции - бей, беги, притворись мёртвым, мимикрируй, предугадай. И в этом смысле режим оптимален - благодаря ему в нашей стране уцелели миллионы. Существовать в режиме жизни после революции, в тридцатые, в войну было немыслимо.
А потом условия начали меняться.
Ужас отступил, выжившие обзавелись детьми или вернулись к их воспитанию. А дети, как мы знаем, умеют теребить нутро. Они требуют живых родителей с запасом великодушия и нежности. Но где их взять, если в душе только фантомная боль? Как бы так соприкасаться с ребёнком, чтобы не налетать на собственную искалеченность ?
На помощь пришли четыре принципа, которые, по сути, заменили собой близость и нежность.
Во-первых, кормёжка. Супом, хлебом, компотом. Что значит, не хочу? Ешь. Пока не доешь, не выйдешь из-за стола. Тошнит? Отведу к врачу, он сделает так, чтобы не тошнило.
Во-вторых, лечение. Здоровье превыше всего, врач плохого не посоветует. Надо выдрать гланды, привязав ребёнка к стулу? Ничего, не реви, купим потом мороженого.
В-третьих, учёба. Если не учится нормально, значит, лодырь, а лодырей наказывают, не вдаваясь в детали. Стыд как основная форма коммуникации: вроде и полезно, и не сложно в употреблении.
В-четвертых, подготовка к несладкой жизни. Хочется - перехочется, кто много смеётся, потом много плачет. И что, что каникулы, вставай, помогай матери, а то ишь.
Для выживающих тело всегда превыше души. Ребёнку нужен свежий воздух, и вот маленькая девочка отправляется на лето к бабушке в деревню. У бабушки откровенная психиатрия, но это пустяки, зато там парное молоко и клубника с огорода. К спине можно привязать палку, тогда не будет сутулости. Лучшее лечение головной боли - уборка в доме.
Но детям выживших невдомёк, что происходит. Они-то уже не в голодном Ленинграде. Вокруг рутинное бытование и те, кому повезло чуть больше. Семьи одноклассников, например, к которым забегаешь в гости и изумляешься - оказывается, живут и по-другому. Не бегают ежеминутно с тряпкой, не дергают всех вокруг, а просто пьют чай со вкусными конфетами из красивых чашек. А потом идёшь домой, где снова пахнет концлагерем, и крыша медленно, но верно съезжает. Нет слов, чтобы объяснить происходящее. Нет понятий, в которые можно упаковать собственные переживания. Жизнь на невидимой войне в мирное время... Если для родителей режим выживания был полностью оправдан, для их детей это уже почти психотический опыт.
И чтобы хоть как-то с ним справиться, дети находят объяснение, что они просто нелюбимы. Потому что от любви душа не болит.
А на следующем витке уверенные в своей нелюбимости дети рожают собственных детей и опять передают им правила выживания.
Ненужные, неуместные, вызывающие оторопь.
Теперь они ещё меньше согласуются с происходящим вокруг, ещё быстрее провоцируют ощущение тотального безумия. Зачем убиваться на огороде до онемения поясницы? Кому дался свежий суп, сваренный через мигрень? Почему деньги надо прятать, периодически рыдая из-за выросшего доллара, но нельзя потратить на нормальный отдых? Почему в доме вечное ощущение надвигающейся беды? Почему вокруг только плохие, зажравшиеся, нахапавшие люди? Ведь не так же всё, ведь можно чувствовать и по-другому.
Или нельзя?
Рассогласование между реальным и утверждаемым в семьях, опалённых травмой, происходит на каждом шагу.
Я говорю, что справлюсь сама, а потом негодую, что мне никто не помогает.
Я рыдаю, но утверждаю, что всё нормально.
Я оставляю запасы на чёрный день, а позже выбрасываю всё, что испортилось.
Я глуха к нуждам ребёнка, настаивая, что это для его же блага.
Мне больно, но я отказываюсь принять лекарство.
Я устала и могу остановиться, но демонстративно продолжаю работать.
Сейчас работы нет, но я её ищу и требую, чтобы другие делали то же самое.
Я не разрешаю себе никаких удовольствий, хотя жизнь не требует от меня аскезы.
Если я веду себя так из года в год, мои дети вырастут, не имея здоровых ориентиров. Они будут испытывать вину при всякой попытке их отыскать. А ещё их будет годами мучить вопрос “почему?”.
Собственно, поколение, спрашивающее “почему”, и ходит к психологам в надежде обрести внутреннее право на жизнь, а не выживание.
Автор: Фадеева О.
